Сия грустная история началась в тот незабываемый день, когда моя подруга Сёма, с через гидропирита и нашатырного спирта попыталась сделать меня блондинкой, и одновременно лишить волос, какими судьбами ей в общем-то удалось. В те далёкие девяностые дешевле было стать впоследств облысения панком, чем купить парик. Парики, конечно, в продаже имелись. Полный Черкизовский биржа париков. Сделанных из чьей-то сивой мотни, и уложенных в причёску «Немытая овца». Наощупь сии парики напоминали мёртвого ежа, да и выглядели примерно так же. Только непо почему стоили нормальных денег.
Нормальных денег у меня в шестнадцать лет не было. У меня и ненормальных-ведь не было. Родители меня обували-кормили, а на карман бабла не давали, правильно полагая, что я на эти деньги начну покупать дешёвое пиво и папиросы. То бишь, мама об этом только догадывалась. А папа знал это точно. Так в чем дело? пришлось мне пару лет ходить в рваных джинсах и в майке с Егором Летовым, и прожидать пока отрастут волосы. Волосы – не хуй, отросли, конечно. Тут бы ми возрадоваться, и начать любить и беречь свои волосы, ан нет.
Волосы, может, и отросли, хотя на мозг это не повлияло. Поэтому как только волосы начали готовиться в тощий крысиный хвост – я вновь решила стать блондинкой. И на это раз вне Сёминой помощи. Сёма в доме – это плохая примета. А я суеверная.
Блондинкой я стала. В салоне прелести, под руками хорошего мастера, который сделал из меня мечту азербайджанца, и напомнил, (для того через три недели я вновь пришла к нему на покраску отросших корней.
— Неотменно приду! – Заверила я мастера.
«А вот хуй я приду» — Подумала я через пять минут, расплачиваясь с администратором.
И безвыгодный пришла. Потому что краситься я твёрдо решила бюджетно, дома, краской «Импрессия Плюс», в колорит «нордический блондин».
До того момента я не знала как выглядят нордические блондины, хотя после окраски своих волос я узнала каким цветом срут квакши. Нордическим блондином они срут. Неярко-зелёно-поносным блондином. Результат меня не то, чтобы не удовлетворил… Ка даже наоборот. Он меня вверг в пучину депрессии и суицида. И я, горестно и страшно воя на весь дом, пугая маму-папу и старого волнистого попугая Сникерса, поползла выбалтывать Сёме. Наплевав на суеверия.
Сёма прониклась моей проблемой, и уже через цифра минут она раскладывала на моём столе мисочки, кисточки и тюбики. Мне было трендец равно, что она со мной сделает. Цвет лягушачьего поноса, которым в (настоящий отливал мой златокудрый волос, подавил мою волю и желание жить.
— Такое оставляет желать ничем не смоешь. – Успокаивала меня Сёма, взбивая в миске что-то аспидски похожее на нордического блондина. – Такое или налысо брить, или закрашивать в черноволосый цвет. Ты что выбираешь.
— Мне похуй. – Тихо ответила я, и всхлипнула. – Только далеко не налысо.
— Тогда не смотри. – Сёма отвернула меня от зеркала.
Через часочек я стала цвета воронова крыла, если у ворон, конечно, бывают синие крылья с зелёным отливом. А уже через два, при попытке расчесать волосы, они отвалились.
Вот и не верь по времени этого в приметы.
Порыдав ещё сутки, чем окончательно свела с ума старого Сникерса, я поехала получи Черкизовский рынок за париком. За два года ассортимент париков не уменьшился, и хотя (бы) цены на них стали на порядок ниже. Вот только выбор объединение-прежнему ограничивался моделями «Немытая овца» и «Гандон Эдита Пьеха». Я терзалась выбором часа двушничек, пока ко мне подошло что-то маленькое и китайское, и не подёргало меня возьми куртку:
— Валёсики исесь? – Спросило маленькое и китайское, застенчиво поглаживая мой карман.
— Волосики ищу. – Подтвердила я, накрывая собственноличный карман двумя руками. – Красивые волосики ищу. Не такие. – Я показала руками получи и распишись свою голову. – И не такие. — Я обвела широким жестом половину Черкизовского рынка.
— Вперед. – маленькое и китайское погладило мой второй карман, и потянуло меня за куртку. – Пойдемте-идём.
И я пошла-пошла. Мимо развешанных на верёвке трусов-парашютов, мимо огромных сатиновых лифчиков непонятного цвета, способных забахать импотентом даже кролика, и мимо цветастых халатов, украденных, судя по всему, с дома престарелых. Зачем я шла – не знаю. Маленькое и китайское внушало гипнотическое конфиденция.
Мы долго пробирались между трусами, пока не очутились в каком-то туалете. Унитаза, чего греха таить, я не заметила, но воняло там изрядно. И не Шанелью.
«Тут меня и выебут щас» — промелькнула неоформившаяся утверждение, и я сжала сфинктер.
— Валёсики! – Маленькое и китайское сунуло мне в руки рваный пакет, и потребовало: — Пицот тысь.
Пятьсот тыщ согласно тем временам равнялись половине зарплаты продавца бананов, коим я и являлась, и их было невмочь жалко. Но ещё жальче было маму, папу и Сникерса, которые уже поседели ото моих горестных стонов, а Сникерс вообще перестал жрать и шевелиться. Ну и себя, все конечно, тоже было жалко.
Я раскрыла пакет – и ахнула: парик стоил этих денег. Был некто, конечно, искусственный, зато блондинистый, и длиной до талии.
— Зеркало есть? – Я завращала глазами и возьми губах моих выступила пена, а маленькое и китайское определённо догадалось, что продешевило.
— Ня. – Ми протянули зеркало, и я, напялив парик, нервно осмотрела себя со всех сторон.
Мавка. Богиня. Афродита нахуй. И всего-то за пятьсот тысяч!
— Беру! – Я вручила грустному маленькому и китайскому требуемую сумму, и получай какой-то подозрительной реактивной тяге рванула домой.
— Вот точно такую хуйню я в семнадцать лет с корешем пропили… — Сказал мой папа, открыв дверь, и мгновенно оценив мою обновку. – Пили неделю. Дорогая опус.
— Не обольщайся. – Я тряхнула искуственной гривой, и вошла в квартиру. – Пятьсот тыщ на Черкизоне.
— Неудовлетворительно дня пить можно. – Папа закрыл за мной дверь. – И это под хорошую закуску.
Тем но вечером я забила стрелку с мальчиком Серёжей с Северного бульвара, и заставила его пригласить меня к себя в гости. Серёжа долго мялся, врал мне что-то про родителей, которые никак не уехали на дачу, но что-то подсказывало мне, что Серёжа врал, спасая своё тушка от поругания. Поругала я Серёжу месяц назад, один-единственный раз, и толком шиш с маслом не помнила. Надо было освежить память, и заодно показать ему как с расстановкой я буду смотреться с голой жопой, в обрамлении златых кудрей.
Но Серёжа, в отличии с меня, видимо, хорошо запомнил тот один-единственный раз, и приглашать меня держи свидание наотрез отказывался. Пришлось его пошантажировать и пригрозить предать публичной огласке размеры его половых органов.
Ради размеры я не помнила ровным счётом ничего, но этот шантаж всегда срабатывал. Сработал некто и сейчас.
— Приезжай… — Зло выкрикнул в трубку Серёжа, и отсоединился.
— А вот и приеду. – Сказала я Сникерсу, и постучала пальцем за клетке, отчего попугай вдруг заорал, и выронил перо из жопы.
Ехать никуда было без- нужно. Я вышла из дома, перешла дорогу, и через пять минут уже звонила в проем, номер которой был у меня записан на бумажке. Ибо на память я адреса равным образом не помнила.
— А вот и я. – Улыбнулась я в приоткрывшуюся дверь. – Ты ничего такого не замечаешь?
Я основы трясти головой, и в шее что-то хрустноло.
— Замечаю. – Ответил из-за двери Серёжин мычание. – Ты трезвая, вроде. Погоди, щас открою.
Судя по облегчению, сиявшему нате Серёжином лице, он только что был в туалете. Либо… Либо я даже безграмотный знаю что и думать.
— Чай будешь? – Серёжа стоял возле меня с тапками в руках, и неточно силился понять что со мной не так.
— Чаю я и дома попью. – Я пренебрегла тапками, и ско привлекла к себе юношу. – Люби меня, зверюга! Покажи мне страсть! Отпендрюкай меня в прессовальне!
Серёжа задушенно пискнул, и я ногой выключила божий свет. В детстве я занималась спортивной гимнастикой.
Романтичные стоны «Да, Серёжа, да! Не останавливайся!» чередовались с неромантичным «Блять! Ой! Лишь не туда! Ай! Больно же!», и в них вплетался какой-то посторонний рыгающий звук. Я не обращала на него внимания, пока этот звук не перерос в малообщительный нечеловеческий вопль.
— Сломала что ли? – Участливо нащупала я в темноте Серёжину гениталию, и самочки же ответила: — Не, вроде, целое… А кто орёт?
— Митя… — Тихо ответил в темноте Серёжа. – Донжуан мой.
— Митя… — Я почмокала губами. – Хорошее имя. Митя. А чё он орёт?
— Возиться хочет. – Грустно сказал Серёжа. – Март же…
— Это он всегда так орёт?
— Да и только. Только когда кончает.
Ответ пошёл в зачот. Я почему-то подпрыгнула на кровати, и в ту погодите, когда приземлилась обратно – почувствовала что мне чего-то сильно не без счету. Катастрофически не достаёт. Что-то меня очень беспокоит и делает несчастной.
До сих пор через секунду я заорала:
— Где мой парик?!
Мои руки хаотично ощупывали все на свете подряд: мой сизый ёжик на голове, Серёжин хуй, простыню подо мной… Парика без- было.
— Твой – что?! – Переспросил Серёжа.
— Мой парик! Мой златокурдый накладка! Ты вообще, мудила, заметил что у меня был парик?! И не просто накладка, а китайский нейлоновый парик за поллимона!!! Включи свет!!!
Я уже поняла, что-то по-тихому я свои кудри всё равно не найду, и Серёжа в любом случае пропалит мою нордическую малоценный. Так что смысл был корчить из себя Златовласку?
В комнате зажёгся мир, и мне потребовалось ровно три секунды, чтобы набрать в лёгкие побольше воздуха, и испустить крик:
— БЛЯЯЯЯЯЯЯЯЯ!!!
Я сразу обнаружила свой парик. Свой красивый китайский парик из нейлона. Приманка кудри до пояса. Я обнаружила их на полу. И всё бы ничего, хотя кудри там были не одни. И кудрям, судя по всему, было неотложно хорошо.
Потому что их ебал кот Митя. Он ебал их с таким азартом и задором, какие далеко не снились мне и, тем более, Митиному хозяину. Он ебал мой парик, и утробно выл.
— Блять? – Я трясущейся рукой ткнула пальцем в так, что недавно было моим париком, и посмотрела на Серёжу. – Блять? Блять?!
Других слов на хрен-то не было.
— Бляяяяяяя… — Ответил Серёжа, оценив по достоинству моего нордического блондина цвета зелёной вороны. – Бляяяя… — Повторил спирт уже откуда-то из прихожей.
— Пидор. – Ко мне вернулся дар речи, и я обратила нынешний дар против Мити. – Пидор! Старый ты кошачий гандон! Я ж тебе, мурло помойное, щас зубами твой ёбаный отгрызу. Отгрызу, и засуну тебе же в жопу! Ты понимаешь, Митя, ебучий твоя милость опоссум?
Митя смотрел на меня ненавидящим взглядом, и продолжал орошать мой завлекалки волнами кошачьего оргазма.
— Отдай парик, крыса ебливая! – Взвизгнула я, и отважно схватила трясущееся Митино бездыханное тело двумя руками. – Отпусти его, извращенец!
Оторванный от предмета свой страсти, сутенер повёл себя как настоящий мужчина, и с размаху уебал мне четырьями лапами точно по морде. Заорав так, что, случись это у меня дома, Сникерс обратился бы в пустяк, а мои родители бросились бы выносить из дома ценности, я выронила кота, какой-нибудь тут же снова загрёб себе под брюхо мой парик, и принялся исполнять ебливые фрикции.
Размазав по щекам кровь и слёзы, я оделась, и ушла домой, решив приставки не- дожидаться пока из ванной выйдет Серёжа и в очередной раз испытает шок. Дьявол и так слаб телом.
Не найдя в своей сумки ключи от квартиры, я позвонила в проем.
— Пропила уже? – Папа, вероятно, предварительно посмотрел в глазок.
— Да. – Односложно ответила я, входя в квартиру.
— Почти закуску? – Папа закрыл дверь, и посмотрел на моё лицо внимательнее. – А пизды следовать что получила?
— Па-а-а-апа-а-а-а… — Я упала к папе на грудь, и заревела. – Куда я сегодня такая страшная пойду?! Где я ещё такой парик куплю?!
Папа на подождите задумался, а потом сказал:
— А у меня есть шапка. Пыжиковая. Почти новая. За один с половиной лимона брал. Хочешь?
— Издеваешься?! – На моих губах, кажется, опять выступила пот.
— Ниразу. – Успокоил меня папа. – Мы на неё неделю пить сможем. И почти хорошую, кстати, закуску.
Серёжу я с тех пор больше не видела. Его в больше никто никогда не видел.
Котов я с тех пор не люблю. Парики – равным образом. Но вот почему-то всегда, когда я вижу на ком-то пыжиковую шапку – моё рассудок подсовывает мне четыре слова «Ящик пива с чебуреками».
Почему – не расскажу. Я папе обещала.
Аккумулятор: Мама Стифлера
