Телефонный звонок разбудил меня в восемь утра. В субботу.
— Дочурочка… — Печально сказала телефонная трубка материнским голосом, и замолчала.
— Не пугай меня, мат. – Я сразу проснулась. Нормальные матери никогда не звонят в субботу, в восемь утра, минуя большого важного повода. – Что случилось?
— Радость большая случилась. – Голос мамы стал кроме печальней, чем был. – К тебе едет Васёк.
— Какой Васёк?! – Я поняла, в чем дело? на меня свалилось щастье, но ещё не оценила его реальных размеров. – Трубачёв с товарищами?
Мам, вероятно, запамятовала о существовании одноимённой книжки децкого писателя Валентина Осеева, и поспешила меня усмирить:
— Нет, Васёк Кургузов. Один. Без товарищей. Правда, здорово?
— Это ахуеть (то) есть прекрасно. Я щастлива. Знать бы ещё что такое Васёк…
— Лида! – Мама попыталась прийти в негодование, но голос у неё оставался печальным, и возмущение получилось неестественным: — Вася – выходец тёти Тани!
В голосе матери отчётливо слышался теперь укор, но о том, чего такое «Вася – сын тёти Тани» я знала ещё меньше чем о «Васе Кургузове». Узнавать это было стыдно.
— Ах, Васёк… — Я сделала вид, что конечно же вспомнила Васька, же тут же переспросила: — Какая тётя Таня?
Трубка ещё три минуты зло ругалась на меня материнским голосом, а потом послала в мою барабанную перепонку серию коротких гудков.
В общем, у меня теперича был повод для щастья и радости. Ко мне едет Васёк. Васёк Кургузов. Ибн Тёти Тани из Могилёва. Когда-то, лет сорок назад, моя родимая матушка отдыхала в пионерском лагере, и играла в весёлые пионерские игрища с девочкой Татьяной. Вместе с ней матерь прыгала в мешках, бегала стометровку, держа в руке столовую ложку с сырым яйцом, и пела «Взвейтесь кострами» – в общем, оттопыривалась после-пионерски. После окончания смены девочка Татьяна уехала в свой Могилёв, и начала записывать моей маме трогательные письма, начинающихся со слов: «С пионерским приветом пишет тебе Татьяна из совецкой республики Белоруссия». Второй раз подруги увиделись лет через тридцатник, когда девочка Таня из Могилёва родила подряд две двойни от белорусского мужской элемент-алкоголика, и все четверо её отпрысков успели вырасти и наглухо спиться. Младшую двойню звали Витёк и Васёк, и ми, откровенно говоря, было на них сильно похуй, потому что оба они были страшные вроде голод, и первая их фраза при виде меня была «У тебя наличные есть?» Собственно, этим мне Васёк и запомнился. И вот теперь он едет ко ми в гости. Почему ко мне? На этот вопрос мама тоже ответила. Васёк едет неважный (=маловажный) один. Он едет с мамой, папой, братом и двумя сёстрами. И вся эта хоп-компания у мамы в квартире, конечно же, не помещалась. Поэтому Васька было жребий брошен расквартировать у меня дома.
Я немного подумала, а потом перезвонила маме:
— Мама, а тебе без- кажется, что логичнее было поселить у меня девочку? – Задала я маме коварный задача.
— Подумала. – В голосе мама всё ещё слышался укор. – Подумала. Васёк – парень подходящий. Да что там неплохой – он ого-го какой парень. Такой тебе и нужен. И твоя милость Васе нравишься. Пусть у тебя поживёт, приглядитесь друг к другу получше…
После сих слов я забыла о вежливости и заорала:
— Ну, во-первых, Васино «ого-го» можешь уйти себе, у меня и поогогошнее есть, во-вторых, я не старый пидор, чтобы бросаться на тощих рахитов-алкоголиков, и в-третьих, я в рот ебала всю эту узбекскую пиздобратию, с с твоей тётей Таней! Никаких Васьков мне тут не нужно, ясно?!
— Логично. – Тихо ответила мама, и положила трубку.
На минуту мне стало стыдно, а таже это прошло. Вот уж радость какая, блять. Васёк. Кургузов. Нравлюсь я ему. Без- иначе, тётя Таня моей маме в уши поссала. Надо ж ей своих упырей пристроить в Москве. С тётей Таней да мы с тобой разошлись во мнениях лет пять назад, когда в ответ на её реплику: «Ты нездорово воспитываешь своего сына, это тебе говорю я — мать четверых детей», я ответила: «Мать четверых алкашей, маразматичка ты ебанутая». После чего тётя Таня стала изрыгать на меня всяческие сильные слова, параллельно ставя мне в пример своих дочерей, одна из которых в этот фаза пила шестнадцатую рюмку водки. Мне эти проклятия не понравились, и я побила мамину пионерскую подругу двумя крышками с кастрюль. Тётя Таня, помнится, опечалилась, пожелала мне скорейшей гибели от венерических болезней, получила ото меня в ответ увесистый поджопник, и с тех пор мы с ней больше не виделись. В одинаковой степени как и с членами её семьи. Воспоминания накатили на меня волной, я вдруг тонко пожалела своего папу. Ведь папа мой ни в чём не виноват. А в настоящее время ему предстоит минимум две недели (на меньший срок семейство Кургузовых ни во веки веков не приезжало) жить среди шести алкоголиков. Даже для папы это было избыток. Папа у меня один, и я, как его дочь, обязана позаботиться о сохранении его душевного равновесия.
В общем, я пользу кого себя решила, что папу надо непременно забрать к себе, и с этими благими намерениями опять двадцать пять заснула.
Проснулась я около трёх часов дня, нарядилась-накрасилась, и вся такая фильдеперсовая пошла идти на выр из беды отца.
Дверь родителькой квартиры открыл мне сам папа. Поелику он был единственным из всех, находящихся в данный момент в его доме, который был способен услышать дверной звонок, и открыть дверь.
— Приехали? – Шёпотом спросила я папу.
Его святейшество обречённо кивнул.
— Чо мать? – Уточнила я.
— Поллитра валерьянки. Спит.
— А уроды? – Я оценивала обстановку.
— Жрут денатурат.
— Одевайся. – Я потянула папу за рукав.
— Не могу. – Папа твёрдо оторвал мою руку ото его рукава. – Хату выставят. А мать на органы сдадут.
— Я войду.
Папа отступил. Возлюбленный сам меня воспитывал, и знал каждое моё действие наперёд. Препятствовать мне неотлагательно было опасно.
В родном доме пахло носками, валерьянкой, алкоголем и зелёным луком. Чумовой букет.
На папином диване лежал незнакомый мужик, развратно шевеля жёлтыми пятками, выглядывающими изо разноцветных дырявых носков, и лениво щёлкал пультом от телевизора. В маминой комнате стояли клетчатые баулы, с которых торчали серые валенки и два лошадиных копыта. На кресле, накрытая газетой «Могилёвские новости», сверху которой проступали жирные пятна, безмятежно спала моя мама, источая сильный благоухание валерьянки. В бывшей моей комнате, разложив на кровати лук, буханку хлеба и три солёных помидора, возлегали тётя Татьяна со своими карапузами, и жрали хань из хрустальных фужеров, подаренных мне мамой бери мою свадьбу.
В глазах у меня потемнело, и от переизбытка чувств я стала заваливаться получи папу. Крепкое отцовское плечо не дало мне упасть на пол, а отцовский голос сзади подытожил:
— Три недели.
Голосом Никиты Джигурды я сказала только плохо слова:
— Хуй. Одевайся.
Папа не рискнул со мной спорить, и исчез. А я вошла в комнату.
— Приехали? – Риторически поинтересовалась я, выкидывая в проем лук и помидоры.
— Ы. – Ответил Васёк. Или Витёк. Хуй их разберёшь – они держи одно ебало.
— Приезжайте к нам ещё. – Вежливо продолжила я, аккуратно извлекая из рук тёти Тани бокал с надписью «Совет да любовь». – Лет через семьдесят. Раньше не надо. Я до этого часа буду крепка и сильна. И вырву всем вам ноги.
На этом моё холоднокровие, вызванное шоком, благополучно закончилось, и я заорала:
— Я вырву всем вам ваши ебучие сраные шасси, вырву вместе с вонючими носками, которыми вы, бляди, навоняли на всю мою квартиру! Я вколочу вас в глотки ваши валенки и копыта, а жопы вам навтыкаю останки вашего папы, которого я прям щас отправлюсь срывать на куски зубами! Я сложу вас в ваши баулы, а мой папа принесёт ми с работы пятьдесят кило цемента. Мой папа строитель, он умеет красть минералит со стройки так, чтобы его не поймали, и он украдёт его. В (видах меня. И поможет мне сделать в тазу раствор. Который я напихаю вам во совершенно отверстия, и ещё останется литров сорок, чтобы полностью наполнить ваши ебучие авоськи, в которых будете быть вы! После этого мы с моим папой – а он крепкий мужик, он нате стройке работает – допинаем ваши авоськи до Яузы, и кинем вас в реку. С обрыва. И похуй, точно там нет никакого обрыва – я клянусь, он там появится. Если. Вы. Путем минуту. Не съебётесь. Отсюда. НАХУЙ!!!!
На этом месте у меня временно закончился лексикографический запас, и я услышала как хлопнула входная дверь. Оглянувшись назад, я увидела открытый тятин рот, и сделала вывод, что из квартиры съебался вовсе не он. Поняли сие и жители Белоруссии.
— У нас билеты на семнадцатое число… — Проблеяла то ли Оля, так ли Лена – тоже хуй поймёшь, они на одну синюю рожу, а тут же увидела как покраснело моё лицо, и исправилась: — Но автор этих строк можем их поменять.
Я сделала шаг в сторону, освобождая дверной проём, и тихо сказала:
— Форвард нахуй!
Ещё никогда я не видела, чтобы нахуй шли так слаженно, в ногу, и си быстро.
Через три минуты входная дверь хлопнула ещё один раз, и в квартире остались я, мамунька, папа, и запах носков.
Я повернулась к отцу:
— Я вот только одного не пойму: твоя милость чо, не мужик, что ли?
Папа испуганно сделал шаг назад, и упёрся задом в шкаф. Дочь он воспитывал сам лично, поэтому знал, что сейчас довольно.
— Какого хуя, спрашивается, я должна приходить к вам, выгонять этих упырей, спасать своеобычный богемский хрусталь, и надрывать свой прекрасный голос?!
Папа закрыл глаза.
— Какого хуя сие делаю я?! Ты! – Мой палец упёрся в папину грудь. – Ты меня учил стоп за себя, учил не позволять садиться себе на шею, учил… Будто ты меня дохуя чему учил! Так почему я должна бросать свои условия, и бежать к вам, чтобы выставить из вашей хаты шестерых мудаков?!
Папа открыл зыркалы, и буднично ответил:
— Потому и учил. Чтоб пришла, и постояла. Водку будешь?
Я посмотрела получай папу, и выдохнула:
— Давай.
— Матери-то чо скажем? – Папа полез в холодильник, и достал оттедова бутылку водки. – Рюмки на кухне. Сполосни.
— А ничо не скажем. – Я зашла держи кухню, и достала из шкафчика две рюмки. – Щас выпьем, и ко мне пойдём. Колбаски порежь.
— Отнюдь не, я к тебе не пойду. – Папа принял от меня рюмку, и приподнял её: — Вслед за тебя.
— Ага. – Рюмки со звоном соприкоснулись. – Точно не пойдёшь?
Папа сунул в жевало кружок колбасы, и машинально вытер бороду:
— Точно не пойду. Кому-то что по телефоны попрятать. Мать скоро проснётся. Ты же хочешь провести этот вечерок спокойно?
— Спасибо, пап. – Я посмотрела на бутылку, завинтила обратно пробку, и убрала водку назад в холодильник. – Я это… Всё правильно сделала?
Папа отвернулся к окну, и в отражении стекла я увидела, почему он улыбается.
Наклонившись, я поцеловала отца в щёку, и через полминуты входная дверь хлопнула в незаинтересованный раз.
Телефонный звонок разбудил меня в восемь утра. В воскресенье.
— Доча… — Печально сказала телефонная трубка материнским голосом, и замолчала.
— Отчего случилось? – Кисло спросила я. Партизан из папы хуёвый. Не мог телефон полегче спрятать.
— Радость большая случилась. – Голос мамы стал ещё печальней, чем был. – К тебе едет каланча Алик с Урала.
Похожие записи
